Фатальная Лажа
философская лень
Беспощадна судьба, наши планы круша.
Час настанет - и тело покинет душа.
Не спеши, посиди на траве, под которой
Скоро будешь лежать, никуда не спеша.
Из Хайяма, перевод Г.Плисецкого
Костя Капелькин имел два прозвища: от фамилии - Капелька или Капля, и от сущности - Киса.
Не очень типичный философический нехотяй, выделка на особицу; зато знал я его на протяжении целой жизни и накопил существенные подробности.
Судьба сталкивала нас с непонятным упорством, оба с этим смирились и с некоего времени стали считать себя почти родственниками.
В детстве жили в одном доме в соседних коммуналках. Бегали друг к другу играть в мальчишечьи игры, от машинок до шахмат. Учились в одной школе в параллельных классах, потом в соседних институтах: я в медицинском, он в рядом в химическом. Работали после в соседних зданиях, так почему-то выходило не раз и не два, мы сперва удивлялись, потом смеялись, потом привыкли, даже и скучно стало, как все неизбежное.
Разъехаться по жилью тоже не удавалось: как ни переедешь, оказывается, и Капелькин тоже перебрался или скоро переберется если не в тот же дом, то на ту же улицу или недалече...
Кто его первым назвал Кисой, то ли во дворе, то ли в школе, не знаю, но попал в точку. Капелькин и сам к прозвищу этому относился как ко второму имени, нисколько не обижался. (А вот на «Капельку" сердился, шипел.) И вправду ребенком очень похож был на задумчивого котенка. Тельце грациозное, гибкое, движения извилисто-мягкие, иногда прыжково-стремительные, куда-то вбок, мордашка широкая и скуластенькая, суженная книзу, большие янтарные глаза, чуть раскосые...
Свойственна ему была и кошачья самодостаточность, загадочная независимость, дразнящая и магически влекущая всякого представителя щеняче-собачьего типа, коим я был в ту пору и, кажется, остаюсь. Мне всегда хотелось с ним поиграть, повозиться, похулиганить вместе, придумать что-нибудь несусветное, не хотелось никогда расставаться...
Непостижимое притяжение, магнетизм. Я хотел с ним дружить, как и многие, а он не отталкивал, нет, но хуже: ему было все равно: и с тобой неплохо, и без тебя... Глядел своими янтарными глазами то ли печально, то ли слегка иронически, словно знал недоступную другим тайну...
Я непрестанно любопытничал о его жизни, обо всем вокруг него; он относился к этому спокойно и вроде бы ничего не скрывал, но отвечал всегда с некоей неопределенностью. «У тебя папа есть?" - "М-м-может б-быть." - "А ты видел его?" - "Н-н-у наверно..." (Отец Кисы, я потом узнал, был расстрелян в ГУЛАГе. Одна важная деталь дальше.)
Он был левшой и немножко заикался, иногда даже множко, и мне это нравилось, я считал его заикание высшим шиком и пытался ему подражать.
Меня ни о чем никогда не спрашивал, но вдруг обнаруживал осведомленность, неизвестно откуда почерпнутую: "У тебя дедушка отравился... Твоего отца из партии исключали..."
Я столбенел, ничего не понимая. До сих пор ума не приложу, как семи-восьмилеток Киса мог с такой точностью знать то, чего я сам в то время не знал, семейные тайны, которые от меня скрывали. Может быть, экстрасенсом был, тайным медиумом?..
Жил в убогой, почти безмебельной комнатенке вдвоем с матерью, Эмилией Ильиничной, маленькой женщиной, похожей на мышь в той же мере, как Костик на котенка. Так их и звали соседи: Мыша-Капелька, Киса-Капелька.
Мыша была тихим серым существом с отпечатком пришибленности во всем облике. Говорила шелестящим шепотом. В сравнении с моей мамой казалась пожилой, хотя старше была всего на два года. Работала бухгалтером в какой-то конторе.
Кто коммуналки знал, тот помнит их затхлый запах, коридорной дымкой висевший, то кислый, полублевотный, то сладковато-прогорклый, мочеватый, если жили в квартире слабые старики... Каждый обитатель сталинского рая частицы такого запаха нес на себе и в себе, каждый пах коммуналкой; но - в большей степени или меньшей.
Я замечал, что Мыша своей коммуналкой пахнет вовсю (запах нашей существенно отличался), Киса же, хотя был домоседом и подолгу ошивался на кухне, не пах ничуть, к нему не приставало - воистину, он был из кошачьих, гениев самоочистки.
Так вот - добираемся до сути рассказа - отличался Киса Капелькин от нас, сверстников, именно тем, что ему было все равно - если не все, то многое: пойти куда-нибудь или нет; съесть вкусное или не съесть; какие отметки получать; во что играть и играть ли; выиграть или проиграть (хотя играл во все здорово); быть в компании или в одиночестве; дружить или не дружить; драться или не драться...
А драться тоже умел по кошачьи ловко и жестоко, если приходилось, когда нападали. Отнюдь не был флегматиком!! - реакции быстрые, бывал остроумен, насмешлив и даже весел, но очень сдержанно.
Сдержанность была у него недетская, врожденная, либо сызмальства приобретенная - сдержанность не от слабости чувств или переизбытка, который приходилось придавливать, - нет, только от отношения, НАД-отношения ко всему - все равно.
- Почему тебе все равно?! - спросил я его однажды с досадой после того, как он продул мне партию в шахматы, зевнув ладью в обоюдоострой позиции. Я предложил ему взять ход назад, в наших матчах это практиковалось: "Переходи, проиграешь", а он хмыкнул: "Хм... м-мне все равно".
- Почему - все равно?.. ПОЧЕМУ?!
- П-п-потомушто п-п-правда - вс-с-се-се-се-равно. Ты этого не п-понимаешь, - сказал он тихо.
- Да как все равно?! Тебе что, вообще все равно? И как жить все равно?.. Помрешь - все равно?
- Хм-м-м... н-ну да. - Он сдержанно ухмыльнулся. - Паа-памрешь - все са-аавсссем уже все равно. А помрешь обязательно. Все равно.
Последние две фразы произнес без заикания, твердо, холодно, как-то жутко по-взрослому.
- Ни фига не помру!!! - орал я, не помня себя от злости и чуть не плача. - Не все равно!!! Ни фига!!! Сам ты помрешь!!!
Киса смотрел на меня чуточку брезгливо, с тонкой полуулыбкой. Он был бесконечно взрослее меня, я это уже понимал, но не принимал, не мог я принять эту тупиковую взрослость.
Учился в школе Капелькин легко, безусильно - способности были хорошие, серьезные книги читать любил; но по отметкам оставался в серых середнячках, где-то между троечниками. Мыша тихо расстраивалась, ей хотелось, чтобы ее умненький сын сделал научную карьеру; к десятому классу Киса как будто внял ей, аттестат получил бестроечный и поступил в институт учиться на химика. (Я тоже туда было собрался, но передумал.)
В студенчестве быстро завял: после второго курса ушел в академотпуск, то есть, по школьному, остался на второй год.
- Болеешь? - спросил я, встретив его.
- Здоров, - сухо ответил он.
- А-а, загулял...
Самая частая причина студенческих академотпусков - лень, и не просто лень, а Лень Студенческая Разгульная Симулянтская, какая-нибудь болезнь под нее обычно подстраивается.
Но Киса и лень отрицал.
- Не загулял. П-просто неинтересно... Неинтересно стало.
Окончив школу, он перестал заикаться, но встречаясь со мной, немножко опять начинал.
- Тоска взяла, да?
- Не-е-е тоскую. Наоборот.
В подтверждение ухмыльнулся.
Депресняка, стало быть, второй по значению причины отчислений и академотпусков студентов, у пациента Капелькина не выявилось.
Но тогда я еще слабо знаком был с психиатрией...
- А что делаешь, чем занимаешься?
- Не делаю ничего. Свободен.
- Химия, значит, не пошла?
- А куда ей идти? (Полуулыбка).
- Неинтересный предмет?
- Интересных предметов нет.
Он был прав, но можно было сказать и так: нет интересных или неинтересных предметов, есть люди, интересующиеся или нет.
- А в медицину пошел бы?
- К-какая разница, чем заниматься... Или не заниматься.
- Опять все равно?.. Ну давай тогда к нам в мед переходи. Трупы порежешь, веселей будет...
- Лишние т-трепыхания.
Одно из ходовых его выражений.
Он уже не был похож на котенка. Стройный, спортивного вида молодой шатен, довольно смазливый, с мягко-упругими точными движениями, пожалуй, единственным, что осталось от кошачести. Лицо вытянулось, янтарные глаза припрятались под загустевшими бровями; детско-недетская смесь иронии и печали ушла в подспуд...
Теперь он выглядел уверенным и высокомерно-разочарованным, изведавшим уже не тайную скорбь мира сего, а явную его мерзость. Под Онегина или Печорина, что ли, косит, - подумалось смутно. Спросить, как насчет дел амурных?..
- Избыток свободного времени чем заполняешь?
- Книжки читаю.
- Какие?
- Тебе знать надо?.. Ну Чехов... Куприн... Хайам... Оскар Уайльд...
- Хайама я тоже люблю. А Уайльда - нет.
- Дорастешь.
- Сомневаюсь, с извращенцами у меня нелады. А ты до траха дорос или все еще дрочишь?
Простите, читатель, что было, то было. В самолюбивом возрасте Киса начал меня слегка доставать своими холодноватыми подколками и пристройками сверху: все-то он постиг уже, все изведал теоретически, а ты дорастай изволь...
К выпускному вечеру Капелькин оставался еще девственником, как, впрочем, довольно многие школьники во времена раздельного обучения. Грубое бесцеремонное любопытство по этой части у нас, сексуально озабоченных юнцов, было в ходу, но Киса не разделял его, к сальностям относился с брезгливым презрением, не матерился.
Он был естественно целомудрен, что, впрочем, не мешало ему заниматься подростковым онанизмом, я его однажды нечаянно за этим делом застал, он дико смутился...
А теперь вдруг спокойно ответил:
- Женюсь.
Вот это да. Тихой сапой сразу в женатики?!.. Я ведь еще даже ни разу не видел его с девчонкой.
- Ты что, серьезно?.. Не врешь?
- Ребенок скоро родится.
- А-а...
Я опешил - не знал, что еще спросить.
Ранний студенческий брак с однокурсницей. Родилась дочка. Пожили у тещи с тестем, через полгода Киса ушел обратно к Мыше.
Так вышло, что в день оформления его развода в свой первый брак, тоже студенческий, вступил я. С тем же исходом, но продержался подольше.
Институт он едва дотянул: брал еще академки, я помогал ему добывать какие-то справки...
С дипломом инженера-химика пошел работать в шарашку "Лакокраспокрытие".
- Ну и что вы там чем покрываете? - полюбопытствовал я, уже почти зная ответ.
- В основном матом друг друга и все вместе начальника, когда его нет. Почти всегда его нет.
- Это хорошо. А спирт химикам для промывки оптических осей полагается?
- Полагается. Начальству. Народ бормотухой обходится. Мне так вообще без надобности.
Историческая справка: бормотухой назывался самый дешевый портвейн брежневских времен, а также некоторые виды лака и клея, употреблявшиеся вовнутрь. Киса пил только пиво.
Мы попрежнему не особо дружили, в гости друг друга не приглашали; но продолжали регулярно сталкиваться нос к носу по пути на работу и домой; иногда захаживали вместе магазины, в кафешки, за пивом болтали довольно откровенно...
Привычное постоянство незаметно делается необходимостью, и когда Киса месяца на полтора вдруг исчез, я почувствовал себя сперва неуютно, потом тоскливо. Решился наведаться без приглашения.
Жили они с Мышей в то время на Преображенке, неподалеку от меня, в однокомнатной квартирке.
Зашел и увидел его, сгорбленного и почернелого, на неприбранной кровати, посреди жуткого бардака.
- Что... Что?..
- Мама умерла.
Когда вам сообщают такое, как быть в этот миг?..
Я этого никогда не знал и сейчас не знаю. Наверное, и не надо знать. По общему мнению, что-то полагается почувствовать и сказать... Или хотя бы только сказать.
Я стоял, тупо глядя Капелькину в лицо, оно расплывалось у меня перед глазами. Услышал, как кто-то вместо меня выдавливает ненужные слова:
- Мыша... Эмилия Ильинична... Хорошая у тебя мама... Жалко... Ну ты держись... Ничего... Это ведь когда-нибудь все равно...
Киса вдруг посмотрел на меня как тогда, по-котеночьи, и заикаясь заговорил.
- Т-ты з-знаешь, у м-м-еня была с-с-сестра Соня... С-с-старшая... Х-х-хорошая была... П-п-петь умела... Глаза т-т-тоже з-з-зеленые... Умерла в день, к-к-когда я родился, в т-т-тот с-с-самый день и ч-ч-час... И в т-т-тот же с-с-самый день п-п-папу... Рассст-т-треляли... Я ни его, ни с-с-сестры никогда не видел. М-м-мне мама это т-т-только в п-предпоследний день рассказала. У н-нее рак был...
- Кис, слушай... Ты один тут не сиди безвылазно. Я тоже сейчас один... Хочешь, у меня поживи.
- Зачем.
- Ну... Отвлечешься.
- Ну отвлекусь. А дальше.
- А дальше... наладим жизнь... понемногу...
Он вобрал голову в плечи и выдохнул воздух, выдохнул куда-то в себя... еще и еще... Я не сразу понял, что это плач: бесслезные и почти беззвучные сухие рыдания. Вспомнил, что с самого детства ни разу не видел его плачущим, да и Мыша как-то сказала: мой Костик не плачет, он не умеет плакать. И вот...
Приглашением он не воспользовался, но не возразил против моих каждодневных вечерних визитов с парой-тройкой бутылок пива.
Месяца четыре мы плотно общались. За сеансами пивотерапии, как водится на Руси и во всем прочем мире, каждый старался обратить другого в свое миропонимание и тем поддержать себя.
- Почему ты всегда как подмороженный, а? - раскачивал я его. - Как из холодильника вынутый.
- А ты всегда почему пузыришься, все время дымишься?.. Будто на сковородке, - подкалывал он в ответ. - Тебя кто поджаривает?
- Жизнь поджаривает. Жизнь - огонь, жар, горение, понимаешь? Жизнь и должна быть огнем...
- Да иди ты - должна. Не должна. Не люблю жару, от нее мозги плавятся.
- Зачем тебе они, мозги твои драгоценные, ты ведь ими не пользуешься. Студень у тебя, а не мозги.
- А у тебя яичница-глазунья, фыр-фыр и пшик.
- Не яичница, а самовар, если уж на то пошло. Есть в жизни чайники, есть кофейники и есть самовары, понял? Я самовар и этим горжусь.
- А куда поедешь, самовар, когда угли кончатся?
- Не хотел бы я приехать туда, куда приедешь ты со своим пессимизмом...
- Да не пессимист я вовсе. Просто смотрю открытыми глазами. Жизнью доволен такой, какая есть. Будет другая жизнь - другой буду доволен. Не люблю только лишние трепыхания, лишние вмешательства в жизнь. Вижу и знаю: все это зря, все напрасно будет. Судьба все равно обманет, рано или поздно предаст, подведет, иначе она не может: фатальная лажа. Так жизнь устроена, так все происходит. Надеешься на одно - будет другое...
- Ну, удивил, обломок Обломова. Не пойму, кто ты: жертва системы или продукт развития собственного характера. Простенький у тебя подход: ничего не делай - не ошибешься, не надейся - не разочаруешься, ни во что не верь - ни во что не вляпаешься. Все равно вляпываешься: в бездеятельность, в неверие свое вляпываешься. А по мне лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал, лучше искать Индию и найти Америку...
- Нафиг мне эти Америки. И нафиг они тебе. Да, я человек ограниченный. И ты ограниченный. Каждый по-своему ограничен. А жизнь наших ограниченностей не уважает. Она их сжирает.
- Жизнь понять можно. Понятое - изменяемо.
- Не поймешь, не обольщайся, твоей маленькой ограниченной жизни на это не хватит. Ленин был не глупее тебя и хотел хорошего, хотел жизнь к лучшему изменить. А что натворил, и какую подлянку ему жизнь устроила под конец и какую лажу потом... Как и нас наказала за весь бред этот.
- Но он же...
- Сталин, подлец, все переиначил?.. А почему? Потому что Маркс и Ленин все для подлецов подготовили, палачей бредом вооружили. Были самоуверены, не ведали, что творят. Благими намерениями дорога куда вымощена?.. То-то и оно. Помнишь свой сон про шахматы?
- Белые начинают и проигрывают, черные выигрывают и исчезают, на доске остаются серые.
- Это вот и есть жизнь. Фатальная лажа.
- И серые исчезнут. Появятся опять белые.
- И черные. С тем же результатом. Абсурд.
- Белые когда-нибудь выиграют обязательно. Белые на ошибках учатся.
- А черные - на победах и бедах белых. Серым и учиться не надо, для них всегда все готово...
- Так ты и хочешь быть сереньким?
- А ты беленьким? Или черненьким?
- Я по жребию.
- А-а, фатально, хм... Ну тяни.
Пешки черная и белая - в кулаки, за спиной пешки перемешать, кулаки выставить - выбирай!
Споры наши дополнялись обычно шахматными баталиями и заканчивались далеко заполночь с общим результатом, близким к ничейному; утром надо было обоим вставать на работу...
Трудно с ним было: я знал и чувствовал, что он прав, его доводы были убойно верны, в них содержалась правда и ничего кроме.
Вот именно - ничего кроме. А ничего кроме правды - еще не вся правда.
Лишь половина или чуть больше. Или чуть меньше... Есть правда холода и есть правда жара. Правда стакана полупустого - и полуполного.
Вот бы узнать, думал я, на чьей стороне это "чуть", этот контрольный микрон акций Истины, и куда склонятся весы Бытия при твоем участии...
Знать не можешь - выбирай веру, рискуй.
Капелькин жил один еще несколько лет, потом второй раз женился на женщине с ребенком и вскоре опять развелся. В "Лакокраспокрытии" служил до упора, пока шарашку не разнесла в пух и прах Фатальная Лажа в образе перестройки.
Обычная череда выживательных судорог честного непредприимчивого человека с ненужным дипломом. С бывшим сослуживцем пытались торговать химприборами, потом канцтоварами, потом сослуживец Кису подставил, кинул и наварил бабок, затем был убит... Киса пошел охранником в частную школу, а когда школа лопнула, устроился сторожем в окрестный продуктовый магазинишко.
...В последнюю нашу встречу я его не сразу узнал. Оплывший, седой, с выцветшими глазами. Движения угловато-деревянные, замедленные. Лицо без признаков мимики. Был инсульт?..
Под руку его поддерживала сравнительно молодая женщина небольшого роста - бог мой, Мыша! - ожгло узнаванием в самый первый миг, - ну и сходство, точь-в-точь... Дочка или внучка?.. Для внучки, пожалуй, чересчур взрослая.
Оказалось, жена. Приезжая из Удмуртии, уборщица в магазинчике, который приютил Капелькина. Зовут Соня. Тоже совпадение...
- Почти семейное у вас предприятие, - неловко попытался пошутить я, тут же понял, что глупо, но Соня с готовностью осклабилась, обнажив неожиданно крупные желтые зубы.
Киса же, словно не услышав и глядя куда-то вбок, вялым сиплым одышливым голоском произнес:
- Ну что... Видишь, куда оно... Все... А ты - Америка, Индия... Пиво... Сплошное... Пиво... Я больше пива не пью... Таблетки...
- Денег нет на таблетки, какие надо, - вставилась Соня прокуренным женским баском. (Волшебное сходство с Мышей этим совсем развеялось. Грубая подмена, фатальная...) - Дорогие жуть. А вы доктор, да? Таблетки от Паркинсона не подскажете подешевле?..
Ну вот, Киса, подумал я, ты почти доехал, следующая остановка конечная.
Соню я и сейчас встречаю, она живет с другим мужем в квартире Капелькина. А ему уже все равно.
Впрочем, кто знает... Я не хотел бы, чтобы эта история воспринималась только как грустная - она содержит надежду, хотя и неявно.
В. Леви «Лекарство от лени»
Источник.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума